Человеческая подлость безгранична,
Ежедневно с нею сталкиваюсь я.
Хоть «друзей» моих так лица симпатичны,
За улыбкой и в душе у них – змея.

Я сама ворую радость по кусочкам,
С равнодушием бросая и беря.
Оттого, что с тем другим у меня точка,
И замены подыскать ему нельзя.

Безразлично, что обманута я снова,
Что поклонника подружка увела.
Я не стану относиться к ним сурово,
Потому что и сама такая я.

Неудачный день пройдёт, как все другие,
Будет мне уроком наперёд.
Только тот, кто всё никак не опостылеет,
Мне по-прежнему покоя не даёт.

Я помню там воды зеркальных каналов,
Живые от льда среди зимнего леса.
И, стужи не зная, по ним я ступала,
Как будто летела, не чувствуя веса.

К закатному солнцу по ним я стремилась,
В другую, совсем небывалую сказку.
Их чёрное зеркало вдруг превратилось
В расплавленный мёд с золотистою ряской.

Над призрачной заводью этой янтарной
Кленовая роща едва шелестела.
Красавица Осень с улыбкой коварной
Меня от себя отпускать не хотела.

В багряном тумане расплавилось лето,
Причудливо странное, вне измерений.
Твой образ томился за дымкою этой
В стране миражей и ночных наваждений.

Но я не вступила на берег фантомный,
Не в силах рассеять сомненья и страх.
Ты снова остался в тюрьме иллюзорной,
А облик любимый рассыпался в прах.

Всё было так странно исполнено света
На фоне печально минувших годов.
В лицо мне смеялось прошедшее лето,
И я вдруг заплакала, вспомнив любовь.

Что я увидела: все, все живут во лжи,
И каждый в ней по-своему несчастен.
В отчаянье я рвусь на мятежи --
Порой над невозможным дух мой властен.

Смешала я моря и небеса.
Уродство сплавила с жестокой красотою.
Я вся – абсурд, вся – грех, и святость вся.
Но что важней, я остаюсь живою.

К несчастью, лишь любовь души моей
Меня толкает в зимний мрак ночей.
Туда, где всё из слабой хрупкой плоти,
Где всё меня самой же против.

Там всё – обыденность и скотство,
И там из слёз не высечь больше смеха.
Там болью боль в зрачках потусклых остаётся.
Служа жестокости презренною потехой...

Но снова я терплю, и снова возвращаюсь
В твой неуютный дом – жилище мертвеца.
Однако чувствуя бессилие, и каясь,
Не в силах завершить свой неудачный опыт до конца.

В эту ночь я не хочу идти домой,
Я хочу идти по улице пустой.
Обращаюсь я к деревьям,
Обращаюсь я к дождю.
Им одним свою печаль я отдаю.

Облаками занавесилась луна,
Чтобы вдруг не нарушать чьего-то сна.
Не смогла мне ни надежды, ни совета она дать.
Всё по-прежнему останется опять.

В эту ночь я не хочу идти домой.
В одиночестве я обрету покой.
Знаю, ждёшь меня ты вновь,
Но это ни к чему –
Ведь тебе же, знаю, больно самому.

Было всё меж нами ложью с первых дней,
И давно беда ходила у дверей.
Видно, нам разлука свыше суждена –
Тленом веет от земли, хотя весна.

Как ужасно завыла собака!
Если б могла, я завыла так же.
Я уже возрождалась дважды из беспредельного мрака.

Ей можно. Она – собака.
А я – человек, и ночью
Из беспросветного мрака
Себя вырываю тихо, по клочьям.

На плечах её плед из воздушных туманов –
Белая проседь памяти снов.
Под тяжестью недосказанных слов
Склонилась она полудевичьим станом.

Почти нет печали. И нет любви.
А он в суете заблудился духом.
Нет, до него не дойдут тех слухи.
И это прекрасно, что он вдали.

Потом, позднее я отчуждённо,
Спокойно и мимоходом словно
Сама тебе расскажу, не каясь,
Что каждому встречному улыбаюсь.

Твой дом – обитель тишины,
Уюта и покоя –
Нет роскоши и тесноты.
Мне нравилось. Не скрою.

Как будто бы со старых стен
Тепло струилось в душу,
И было всё, как в полусне.
Но ты мой сон нарушил.

Задул свечу, и в вязкой мгле
Поймал моё дыханье…
И были мысли в голове:
«Как всё это банально»!

Я ощущаю близость ночи,
И я её не тороплю.
Искусный мастер, мрачный Зодчий!
Ты или я сей миг леплю?

Всё утопает в чёрном масле,
Хоть все оттенки бытия
Ещё искрятся прошлой страстью.
И я – уже совсем не я.

Задумчиво лицо чужое
Глядит из зеркала глубин,
А в нём презрение глухое,
Как неприступный исполин.

В глазах отсутствие порока,
И зла, и счастья тоже нет.
В них ровный свет очей пророка,
Предвидящего много бед.

В них мука постиженья мира,
И цель холодная одна –
Не уронить свою секиру,
Что отсекает явь от сна.

Красила в весенний цвет зелёный
Я листву сентябрьского сада.
Но с насмешкой мне сказала Осень:
«Беспокойства мёртвому не надо»!

Стало пусто, я запела песню –
Песня мне всегда была отрадой.
Но рыдая мне сказало сердце:
«Этой песни никому не надо».

Ты теперь приходишь очень редко.
Взгляд больной свой молча поднимаешь,
Пьёшь коньяк, сосёшь свои таблетки,
И меня как будто изучаешь.

Что же, петь я больше не посмею…
В глубине тоскующего взгляда
Вдруг прочла я, с горечью немея:
«Этой жертвы никому не надо!».

Это – лёгкое снежное облако,
Это – дымка, осенний туман.
Это то, что прекрасно и коротко, как и всякий самообман.

Я возьму акварель недоверчиво,
Нарисую далёкий твой лик.
Пусть его не коснётся застенчиво переменчивых радостей блик.

Пусть останется хрупкой надеждою,
Неокрепшей иллюзией сна
Это лёгкое облако снежное,
Что для нас, для обоих – стена.

Остановлюсь порою я внезапно,
И закружится странно голова.
Щемящей болью вкус воспоминанья
Наполнит душу грустную до дна.

Мне кажется, что я тебя касаюсь.
Твоих волос, твоих несмелых рук.
Я думаю об этом и не каюсь,
Мой нежный, мой далёкий друг!

Ведь только жизнь прожив,
Узнаешь жизни подлинную цену.
Я знаю безошибочно теперь
Почём падения наши и измены.

Невыносимо осознание ошибок,
Печально осознание потерь…

Прощай надолго, в бесконечность!
Прости, поклонов я не бью.
Опять меня моя беспечность ведёт, где руки закуют.

А ты с ухмылкою фальшивой
Своим презрением мне мстишь.
И обо мне неторопливо с участьем желчным говоришь:

«Её мне жизнь не безразлична,
Ведь это чудо не в себе.
Мне фокусы её привычны.
Вот, правда, нравятся не всем.

Свобода в ней давно уж бродит,
Как перекисшее вино.
Свой идеал она находит, наверно, в книжках и кино».

И я опять тебе прощаю
Непонимание и ложь.
Сей факт, я точно это знаю,
В тебе пробудит гнева дрожь.

Прощай надолго в бесконечность!
Прости, поклонов я не бью.
Опять меня моя беспечность ведёт, где руки закуют.

Ты прав, свобода – дух мой с детства,
Но на земле так много тех,
Кто запирает ум и сердце
В оковы для своих утех.

А ты один из них, мой милый.
Один из страстных палачей,
Кто не поймёт, что грубой силой не удержать любви моей!

Не будем бросаться словами.
Не будем обетов творить.
Не будет и тайны меж нами, которую надо хранить.

Идёшь ты, прощённый заранее,
Повинно лицо опустив.
Надежда последняя канет, едва ты успеешь уйти.

Зелёный твой взгляд растворится
В чужих, тоже нежных глазах.
И больше не повторится ни опьяненье, ни страх.

Скажу себе: «Сном это было.
Приятным, коротким таким,
Но я его утром забыла».
И всё. Многоточье за сим.

Под стать тропической жаре меня объемлющая скука.
Мелькают дни в календаре, а в сердце только эхо стука.
Под корень срубленная жизнь, ненужный фарс песчинки тленной.
От почвы дух мой оторвись! Теперь ты ближе стал к Вселенной.
Вся эта пошлая возня тебе уже не интересна.
Фальшивый смех, тревоги дня, как мелко всё и бесполезно!
За ветхий срам, что в ночь уйдёт, тревожатся пускай другие.
Меня же ждёт иной полёт, иные страсти роковые!
Или отсутствие страстей, когда не тягостно бессилье,
И пусть бы боги до локтей мне эти руки отрубили,
Чтоб правду не могла писать, а рифмы складывать из боли.
Не все хотят об этом знать в земной страдальческой юдоли.
Почти за гранью я уже, хотя мой срок ещё не вышел.
Хотя пол жизни я в пути, навряд ли, небу зов мой слышен.
За смертью что? Конечно жизнь! Дай, Бог, отличная от этой.
И не придётся наконец мне подрабатывать поэтом.
Как иронично созерцать театр жизни будет око,
и не судя об этом строго, "статистов" мухами считать...